Движение романтизма, в сущности, ставило целью освобождение человеческой личности от пут общественных условностей и общественной морали. В частности, эти путы были лишь бесполезным препятствием к желательным формам деятельности, так как каждая древняя община выработала правила поведения, относительно которых нечего сказать, кроме того, что они традиционны. Но эгоистические страсти, однажды освобожденные, нелегко снова подчинить интересам общества. Христианство имело определенный успех в усмирении «Я». Но экономические, политические и интеллектуальные причины стимулировали мятеж против церкви, а движение романтизма перенесло мятеж в сферу морали. Поощрения нового, ничем не ограниченного «Я» ясно делали общественную кооперацию невозможной и поставили его последователей перед альтернативой анархии или деспотизма. Эгоизм поначалу заставлял людей ожидать от других отеческой нежности. Но, когда они открыли с негодованием, что другие имеют свое собственное Я, разочарованное желание нежности обратилось в ненависть и насилие. Человек – не одиночное животное, и, поскольку существует общественная жизнь, самоутверждение не может быть высшим принципом этики.

Сказал Феникс:- Ты учил нас, Хирон, что, стоя над бездной, надо бесстрашно заглядывать в ее глубь и приветствовать жизнь, что жизнь - это радость подвига. Ты учил нас, что, когда ходишь над самой черной бездной по самому краю, надо смотреть в лазурь. Теперь и ты, Хирон, бессмертный, стоишь, как и мы, герои, на краю бездны. Куда же ты смотришь?И ответил Хирон:- Я бессмертен, но подвержен страданию смертных. Когда чаша страданий так переполнена, что перетекает через край и в ней тонет мысль, тогда отдают эту чашу обратно жизни. Всякому страданию дано переходить в радость. Одним страданием не живут.Смутили слова Хирона его друзей, но никто еще не понял, что задумал мудрый кентавр. Ведь он был все-таки бессмертен.- Скажи, что ты знаешь об этом, Геракл? - спросил Феникс полубога, сына Зевса.Ответил Геракл:- Я не умею знать - я делаю. Я не заглядываю в бездну - я спускаюсь в нее, чтобы вынести оттуда Ужас бездны на свет дня. Я не умею ни перед чем отступать и хожу по любому краю.Сказал тихо Хирон:- Ты найдешь свой край, Геракл. Но слова твои меня радуют.Тогда спросил Феникс Киклопа:- Почему ты молчишь, Телем? И ответил Телем:- Кто потерял небо, для того и темная земная бездна становится небом. Уже нет для меня края и глубины бездны, и мне некуда заглядывать. Я сам в бездне. Не придешь ли ты и за мной, Геракл?Ответил Геракл:- Приду.

Однако существует довод и более общего характера против слепого преклонения перед греками или кем бы то ни было еще. Правильное отношение к изучению того или иного философа состоит не в том, чтобы почитать или презирать его, но прежде всего в некоторого рода предрасположенности, дающей возможность понять, что именно склоняет к тому, чтобы верить в его теории, и только потом следует оживлять критическое отношение, которое должно напоминать, насколько это возможно, состояние ума той личности, которая отбрасывает мнения, отстаиваемые ею прежде. Презрение мешает первой части этого процесса, преклонение – второй. Следует при этом учитывать две вещи: надо помнить, что человек, чьи взгляды и теории заслуживают изучения, должен, по-видимому, обладать определенным умом, но надо также иметь в виду, что ни один человек не достигал, вероятно, полной и окончательной истины по какому бы то ни было вопросу. Когда умный человек выражает совершенно абсурдный с нашей точки зрения взгляд, мы не должны пытаться доказывать, что этот взгляд тем не менее является правильным, но нам следует попытаться понять, каким образом этот взгляд когда-то казался правильным. Это упражнение исторического и психологического воображения одновременно и расширяет сферу нашего мышления, и помогает нам понять, насколько глупыми многие из лелеемых нами предрассудков покажутся веку, обладающему другим складом ума.

Возвращение«Земную жизнь пройдя до половины»,остановился я. И повернулся спиноюк будущему: «там не ждут меня» -и пройденным уже путем пошел.Я вышел вон из ряда тех,кто испокон веков, обманываясь, ожидает,что выпадет счастливый случай,ключ повернется, истина откроется – откроютсяврата веков,и кто-то молвит: «Нет ни врат и ни веков».Я позади оставил улицы, и площади,и греческие статуи – в холодном свете утра,и только ветер был живым среди могил.За городом – поля, а за полями – ночь и пустыня:то сердце одинокое мое – ночь и пустыня.И в свете солнца камнем стал я, зеркалом и камнем.Затем – осталась позади пустыня –стал морем и над морем – черным небом,огромным камнем с полустертыми словами:«Нет звезд во мне».И вот – пришел. Врата разрушены,и ангел мирно дремлет.А за вратами – сад: густые кроны,дыхание камней, почти живых,магнолий сон глубокий,и свет – нагой среди стволов нарядных.Вода потоками-руками обнимаетцветущий луг.И в центре – дерево и девочка-дитя;о, солнечный огонь ее волос!И нагота меня не тяготила:я был в воде и воздуху подобен.Укрытая сиянием зеленым древа,уснувшая в траве,она была –оставленное ветром белое перо.Ее поцеловать хотел я, но воды журчаньевдруг пробудило жажду, я склонилсянад зеркалом воды и на себя взглянул.И я увидел:рот, искаженный жаждой, мертвым был;о, старец алчущий, о, виноградная лоза, агония огня!Я наготу свою прикрыл. И тихо вышел.Смеялся ангел. И поднялся ветер,и мне глаза песком засыпал ветер.Песок и ветер – то мои слова;не мы живем, нас создает живыми время.